– Ладно, еще один совет: займись чем-нибудь другим, забудь про писательство.

– То же самое мне все время твердят родители.

– Вот видишь, они умнее тебя.

3

От внезапного порыва ветра камень, на котором я переминался, захлестнуло волной. Спасаясь от воды, я перепрыгнул на другой камень и оказался еще ближе к писателю. Тот снова вскинул свое ружье – двуствольный охотничий «ремингтон вингмастер», такие можно увидеть в старых кинофильмах.

– Как тебя зовут? – спросил он, когда волна схлынула.

– Рафаэль, Рафаэль Батай.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать четыре года.

– Давно мараешь бумагу?

– Всю жизнь. Меня ничего не интересует, только это.

И, воспользовавшись тем, что завладел его вниманием, я выдал монолог: объяснил, что с самого детства чтение и сочинительство для меня – спасательные круги, избавление от посредственности и абсурдности мира, что я выстроил себе из книг внутреннюю цитадель…

– Ты долго еще будешь утомлять меня своими клише? – не выдержал он.

– Это не клише! – возмутился я и, оскорбленный, запихал свою рукопись обратно в рюкзак.

– Мне бы твои годы! Я бы точно мечтал не о писательстве, а о чем-нибудь другом.

– Почему?

– Потому что писательское существование – наименее гламурное из всех, что только можно себе представить, – сказал Фаулз со вздохом. – Ты хочешь вести жизнь зомби – одинокую, в отрыве от людей? Хочешь проводить целые дни в пижаме, портить глаза перед экраном, давиться холодной пиццей, беседовать с вымышленными персонажами, постепенно сводящими тебя с ума? Ночи напролет истекать кровавым потом, корпя над фразой, которую три четверти твоих паршивых читателей даже не заметят? Вот что значит быть писателем.

– Вообще-то не только это…

Но Фаулз уже меня не слышал, его понесло:

– Хуже всего то, что ты становишься невольником этого дерьмового существования, потому что пребываешь в иллюзии, что ручка и клавиатура превращают тебя в демиурга, мастера подправлять реальность.

– Вам хорошо так говорить, вы всего добились.

– Чего я добился?

– У вас миллионы читателей, слава, деньги, литературные премии, девушки занимают очередь, чтобы лечь в вашу постель…

– Знаешь, если ты пишешь ради денег и девок, то лучше найди себе другое занятие.

– Вы понимаете, что я имею в виду.

– Не понимаю. Не знаю даже, зачем я с тобой болтаю.

– Я оставлю вам рукопись.

Не обращая внимания на его недовольство, я забросил рюкзак к нему на помост.

От неожиданности писатель шарахнулся в сторону, поскользнулся, шлепнулся на камни, вскрикнул, попытался подняться.

– Вот чертовщина! Ногу подвернул!

– Простите. Сейчас я вам помогу.

– Лучше не подходи! Хочешь помочь – держись подальше. Глаза бы мои тебя не видели!

Он подобрал ружье и прижал к плечу приклад. Я не сомневался, что в этот раз он не промахнется. Отпрыгнув, я бросился наутек, виляя между валунами и даже, пренебрегая достоинством, перемещаясь на четвереньках, лишь бы меня не догнала пуля разъяренного писателя.

Удаляясь, я не мог не думать о причинах его горького разочарования. Я начитался его интервью, данных до 1999 года. Прежде чем распрощаться с литературой, Фаулз раздавал их весьма охотно, демонстрировал доброжелательность, неизменно подчеркивал свою любовь к чтению и писательству. Что же заставило его так перемениться?

Почему человек, оседлавший вершину славы, вдруг отвергает все, что любил делать, все, что его сделало и что его кормит, почему замыкается в одиночестве? Что такого чудовищного стряслось в жизни Фаулза, что он от всего отвернулся? Тяжелая депрессия? Траур? Болезнь? Пока еще никто не сумел ответить на эти вопросы. Что-то мне подсказывало, что если мне удастся проникнуть в загадку Натана Фаулза, то осуществится и моя мечта: моя книга увидит свет.

В сосновом лесу я снова сел на велосипед, вернулся на дорогу и покатил назад в город. День прошел не зря. Пусть Фаулз ничему меня не научил, зато он сделал кое-что получше: подсказал сногсшибательный сюжет для романа и вселил в меня энергию, необходимую, чтобы кинуться писать.

Три недели спустя,

8 октября 2018 г., вторник

1

Натан Фаулз был в негодовании и растерянности.

Он полулежал в кресле, положив на обитую мольтоном банкетку правую ногу в гипсе, и в отчаянии скрежетал зубами. Его пес Бранко – единственная небезразличная ему живая душа – уже два дня как куда-то запропастился. Золотистый ретривер если и пропадал иногда, то не более чем на пару часов. С ним, несомненно, случилась беда: беднягу сбила машина, он лежит где-то раненый или его украли.

Прошлым вечером Натан позвонил в Нью-Йорк литературному агенту Джасперу Ван Вику, своему главному связующему звену с миром, одному из немногих, имевших право именоваться его другом, и попросил у него совета. Джаспер вызвался обзвонить всех коммерсантов в Бомоне. Кроме того, по его просьбе было изготовлено и разослано по всем адресам на острове объявление, обещавшее тысячу евро тому, кто найдет собаку. Теперь оставалось только скрестить пальцы и ждать.

Натан с кряхтением уставился на свою загипсованную лодыжку. Еще не было одиннадцати, а ему уже хотелось виски. Вот уже три недели он лежал загипсованный из-за этого балбеса Рафаэля Батая. Сначала он решил, что просто растянул ногу и проблема будет устранена при помощи льда и пары таблеток парацетамола. Но, проснувшись на следующее утро после инцидента с непрошеным гостем, он понял, что так легко не отделается. Отек не спал, более того, он не мог сделать и шагу, не взвыв от боли.

Пришлось вызвать Жан-Луи Сикара, единственного на Бомоне врача. Этот оригинал уже тридцать лет колесил по острову на старом мопеде. Его диагноз был обескураживающим: разрыв связок и суставной сумки, сильное повреждение сухожилия.

Сикар прописал пострадавшему полную неподвижность, а главное, наложил гипс аж до самого колена, чем на все эти три недели обрек его на сумасшествие.

Теперь Фаулз метался по дому на костылях, как лев в клетке, пожирая во избежание тромбов антикоагулянты. Но, на его счастье, уже менее чем через сутки должно было грянуть избавление. С утра пораньше он, вообще-то редко пользовавшийся телефоном, не смог не позвонить старому эскулапу, чтобы убедиться, что тот не забыл о назначенном визите. Он даже уговаривал Сикара не тянуть и прибыть немедленно, но из этого ничего не вышло.